Похоже, такой книги нет. Но от писателя остались рукописи, в том числе и повествующие о подвиге советских диверсантов-разведчиков. Отрывок из одной из таких рукописей в № 129 от 10 августа 2006 года (стр. 7) опубликовала газета дважды Краснознамённого Балтийского флота «Страж Балтики». Сканированный вариант той публикации представляю.Житель 60%х писал(а):Цитата(Житель 60%х 4 27.12.2006, 14:12) Написал ли Иванов «Кенигсберг-45»?
Завтра библиотекари по моей просьбе свяжутся с вдовой писателя. Возможно, это что прояснит…
Юрий РЖЕВЦЕВ.
«Страж Балтики» (Калининград), № 129 от 10.8.2006
ПИСЬМО РАДИСТКИ
Фрагменты
Участник боев в Восточной Пруссии калининградский писатель Юрий Николаевич Иванов впоследствии уделил большое внимание в своем творчестве героическим судьбам наших разведчиков. В неопубликованной его книге "Пруссия в огне" есть немало страниц о людях невидимого фронта, подвиги которых приближали Победу. Мы продолжаем знакомить наших читателей с фрагментами документальной повести.
"...И все же я решилась написать. Всколыхнула в себе все то, что со мной произошло. Страшно, но пишу! Страшно. Ночами не сплю, пишу. Правда, почерк у меня, что кура лапой, но у меня был отличный радиопочерк, когда училась на радистку, инструктора хвалили: "Анечка, ты не стучишь ключом, ты им рисуешь!" Все знали мой почерк. И то, как бы опасно ни было, но я обязательно ставила в конце передачи, давала знак "3", что означает: "все хорошо, я вас люблю!" - Листки вырваны из тетрадки небрежно, но почерк не такой уж "кура лапой", очень понятный, чистый. Это от Ани Ухановой - Родзивилл. - "С чего начать? С того, наверно, что наша группа, работавшая в районе Растенбурга, должна была разделиться на две. Вам "Пустельга" об этом ничего не говорил? Выбросились мы одной группой, а разделиться должны были на две. С тем, чтобы одна осталась тут, а вторая должна была отправиться под Алленштайн, но потом вдруг пришло сообщение. "Работать в районе Растенбурга, есть сведения о нахождении недалеко от города особо важного объекта. Все силы - на его освещение. Все получите особо высокие правительственные награды" И мы работали. Мы выяснили, что это действительно какой-то особенный объект. От леса он отделен широкой просекой. Бетонные столбы. Колючая проволока и проволока под током. Мины (двое наших подорвались). Одного так кинуло, что он на дереве повис. Клочья кровавые. Охрана. Собаки. Обнаружилась рельсовая колея, которая уходила в массив в какую-то гору и там исчезала. По этой желдорветке два раза в сутки проходил небольшой поезд из трех-пяти бронированных вагонов. Ясно было: уж тут действительно что-то необычное, невероятно важное! Гоняли нас там, как зайцев, но приказ от "Хозяина" был один и тот же. "Район поиска не покидать, работать. Родина призывает вас". Родина и... "Смерш". Попробуй-ка уйди оттуда! И попадешь не в объятия Родины, а в "Смерш", а оттуда -и в трибунал.
Шла неделя за неделей, результатов - ноль, а мы теряем людей. Ох, и охота была! За нами охотились не только специальные команды, но и "вольные", или "свободные" охотники - "фрейеягдкомандо". Это те, кто служил в "объекте", но в свободное время выходил из него и прочесывал лес. Но не только зверь попадает в капкан, бывает - и сам охотник. Мы втроем, я и двое парней - Саша- "Сурок" и Вовка-"Бык" (молчаливый, здоровенный парень был), работая в зоне, натолкнулись на этих пятерых "свободных охотников". Три солдата и два офицера сидели на полянке у костерка и совершали свой традиционный "миттагессен". Залпом из трех автоматов четверо были уложены насмерть, пятый уцелел. Через несколько минут, привязанный к дереву, он стоял у сосны. Немец плакал. Потом заговорил. Первое же, что он сказал, нас потрясло: тут, в "зоне", штаб-квартира фюрера, называется "Вольфсшанце" - "Волчье логово"! Построено еще весной сорок первого! Тут и штаб Кейтеля, Геринга. Восемьдесят бункеров штабных, тридцать - для обслуживающего состава и еще пятьдесят различных сооружений. Толщина сводов - до шести метров, бетон особой прочности, "стянут" стальными тросами, которые проходят внутри него. "Говори, говори главное! - хрипел "Бык". "Три зоны... - хрипел немец. - В первой - бункеры Гитлера, Кейтеля и Бормана! Во второй - штабные объекты всех родов войск. Комендатура, центральная связь. Третья зона - вспомогательные" объекты, квартиры и гостиницы. Все входы и въезды оборудованы тройной системой охраны и сигнализации! Умоляю... отпустите... все, что сказал... так важно! -выплевывая слюни, умолял немец: - Муттер, цвай киндер - кнабен унд медхен..."
"Уходим, - сказал "Бык". -Этого достаточно. - И ударил немца кулаком в висок. - Анька, когда у тебя связь? Все записала? Все запомнила?"
Запомнила. Впилось, впаялось в мозг на всю оставшуюся жизнь. Лишь бы уйти от этого места подальше. Ведь немцы, как только минует контрольный час, кинутся теперь искать свою группу! Только бы дождаться часа связи, уйти... Дождаться, выжить, уцелеть... Такие сведения! Выжили. Ушли. Уцелели, настал час связи, я кинула антенну на ветки дерева, надела наушники, включила рацию и... все во мне
умерло -тишина! Что-то с рацией, но что? Какая-то из ламп вышла из строя, но какая? "Ты что? - прошептал Вовка-"Бык", и лицо его стало свинцовым. - Рация не работает?! Все время работала, а теперь нет?" Рация не заработала. Вовка врезал мне своим кулачищем, и я рухнула на мох. Часа через два нас засекли в одном из оврагов. "Сурок" был убит, Вовка-"Бык" ушел, я через два часа уже была в Растенбурге. В подвале какого-то дома - кровать, стол, стул. Принесли алюминиевую миску с гороховой кашей. Как я была голодна! Съела. Заснула. Часа через три - четыре меня разбудили, повели наверх, в какую-то канцелярию. Шум. Топот. Множество людей. Офицеры в черной форме. Столы, лица, лица, все глядят на меня, перешептываются: "Русская... русская!" Провели в другую комнату, и тут я увидела... того офицера! Все лицо в ссадинах, кровоподтеках, прижженное йодом, на руках - наручники. Меня посадили напротив. Начался допрос. Их интересовало главное: что он нам, этот немец, рассказал? Что я передала по рации своим? Какими глазами глядел этот молодой, изможденный мужчина! "Ничего он не рассказал! -кричала я. - Молчал как рыба, гад! Как могильная плита!" Признаюсь не признаюсь - все равно расстреляют, пускай уж он живет, ведь у него - мама, двое детей. Меня подняли. Стянули с меня все, что на мне было. Как мне было безумно стыдно! Не только оттого что я голая среди этой толпы жеребцов, но больше оттого, какое на мне было грязное нижнее белье, ведь не постираешь его в лесу. Какая я сама была грязная, простите, вонючая..."
То, что было дальше... наверно, это описать невозможно. Одно скажу, если два мужика растягивают вам ноги, а третий тычет между ними горящей бумагой, то вы все расскажете. И я рассказала все. Что за группа. Какое задание. Свой радиошифр. Не сказала лишь того, что нам сообщил немец, но думаю, это их и устраивало: рация не работает, они ее уже проверили, даже если я что-то и узнала, то все осталось во мне. И офицер клятву сдержал, промолчал. Все. Могила? Иначе тут всем было бы несдобровать, сколько бы немецких голов полетело, скажи я то, что они хотели услышать от меня. До сих пор не знаю, почему я промолчала, может, потому, что меня мучили.
Из Растенбурга я была переправлена в Кенигсберг и помещена в одну из камер следственной тюрьмы Неубау, которая примыкает к зданию Восточно-Прусского земельного суда и... вроде бы обо мне на длительное время забыли! Уже где-то рядом громыхали пушки, я прислушивалась к ним и думала, взывала к кому-то: "Ребята, быстрее, быстрее..." Но потом гул пушек как бы отдалился, умолк. И мной занялись. Правда, на этот раз меня не били, я работала на отремонтированной своей рации (еще в Растенбурге была вынуждена дать им, немцам, подписку...), сообщила, что в том районе, где находится наша группа, ничего интересного нет, но... Но в конце передачи не ставила свой привычный позывной "3". И меня поняли. Сообщили, чтобы мы уходили оттуда, что вот-вот получим новое задание. Таких передач было всего несколько. Меня больше не трогали. А в конце февраля сводили в душ, где я наконец-то (прошло четыре месяца, как я уже находилась в Пруссии!) помылась горячей водой. Какое это было счастье! Помню, я даже запела в душевой. Я стала такой легкой, что казалось, вот подпрыгну и улечу в форточку, как бабочка! Мне принесли нижнее чистое белье, платье, туфли, какую-то шерстяную жакетку. На другой день по внутренним переходам меня отвели в зал судебных заседаний Земельного суда. Это очень красивое помещение. Позже, много лет спустя, я узнала, что там в 1903 году проходил знаменитый "искровский процесс", что там в роли защитника активистов газеты "Искра" выступал Карл Либкнехт. Кстати, что там сейчас? Суд был скорым. За участие в убийстве трех германских солдат и одного офицера меня приговорили к смертной казни через отсечение головы на гильотине. Странно. Я все это слушала, разглядывала великолепный зал, судей в черных одеждах и будто все, что тут происходит, - это сон, и речь идет совершенно не обо мне... Кстати, на суде был и пострадавший - тот офицер, которого мы пытали. Он был разжалован. Его привели под охраной. Он все рассказал, как было, но категорически возражал против моего участия в убийстве. Правда, прокурор ему сказал: "Вы же не видели, стреляла она или нет? Как же вы можете утверждать, что она не участник всего этого кровавого убийства?" Тут же мне сообщили, что приговор будет приведен в исполнение спустя месяц, двадцатого марта. Что месяц жизни даруется мне по просьбе местной лютеранской общины, чтобы я могла осмыслить всю свою минувшую жизнь и подготовиться к жизни загробной. В этом мне поможет настоятель (или кто-то из его помощников, точно не помню) кирхи Святого Семейства пфаффер Херман Балтч...
По просьбе Хермана Балтча обратно в тюрьму отвели меня не в общую камеру, в одиночку. Для смертников.
Девятнадцатого марта меня подняли в пять утра (удивительно, я спала?..). Пришел парикмахер и коротко остриг мне волосы... Потом появился Херман Балтч. Как я его и просила, он привез мне плоскую фляжку с вином. Налил стакан, и я его выпила. На мне уже была поверх платья длинная черная рубаха. В шесть утра меня повели. Два человека крепко держали меня. Один за одну руку, другой за другую. Позади шел Херман Балтч. Мы спустились вниз, в обширное подвальное помещение. Каменные полы, каменные стены. Впереди и справа от входа, у стены, огромный стол. Над столом -большой портрет Гитлера. Тут же цветок в кадке. По большим мясистым листьям я решила, что это, по-видимому, олеандр. Слева -часть комнаты была отделена занавеской из тяжелой материи. На стене было несколько ламп-бра, на столе - коричневая папка и телефон. Оказывается, я тут была не одна? У стены
, напротив стола, стояли, повернувшись лицом к стене четверо мужчин. Не знаю, почему-то я сказала: "Гутен морген..." Кто-то странно засмеялся, а стоявший рядом здоровенный парень буркнул что-то вроде: "Ну, ты даешь, сестричка..."
Тут же была охрана, которая приказала стоять смирно, не переговариваться, не оборачиваться, пока не будет дано разрешение, но я все время оборачивалась, и никто меня не одергивал. Вошли трое. Один из них был начальник тюрьмы. Херман Балтч стоял возле меня, держал меня за руку. И еще один пришел, сел на стул возле стола. Начальник тюрьмы назвал одну фамилию, я вздрогнула, он назвал польскую фамилию! И зачитал приговор. Оказывается, трое из осужденных к смерти были польскими террористами и убийцами, пытавшимися убить гауляйтера Эриха Коха. Тут же подошли двое, взяли одного осужденного за руки и повели к занавеске. Из-за нее выглянул какой-то щуплый человечишко, сказал что-то вроде "Минутку подождите" и скрылся за занавеской. Он там что-то делал, что-то там отвратительно заскрежетало, будто мотором поднималось вверх. И еще послышался чих - у того, кто возился за занавеской, видимо, был насморк. Потом он вновь выглянул, кивнул и поляка увели. И опять там были какие-то жуткие звуки... Тут я крикнула: "Прощайте, панове!" Я так крикнула и тому, кто был за занавеской, и тем, кто стоял рядом. И тут послышался отвратительный, какой-то скользящий нарастающий звук, удар и стук... Отруб! Это был удар ножа. И стук упавшей в таз отрубленной головы... Тут я чуть не потеряла сознание.
Херман Балтч поддерживал меня. За занавеской слышалась возня, там что-то передвигали, перетаскивали, вода булькала, наверно гильотину, эту жуткую, смертную машину, отмывали:.. И еще, и еще... Вот и нет троих? Зачитывается приговор моему соседу. Во время августовской минувшего года бомбежки Кенигсберга английской авиацией он грабил брошенные жильцами квартиры. Вдобавок убил старуху и девушку. "Прощай, сестренка, - сказал он мне. - В аду увидимся. На сковородке!"... Когда он уже был там, я вдруг как-то страшно, со всей силы, на какую была способна, вдруг закричала: "Прощай, брат!" И удар. Скрежет. Таскание чего-то тяжелого. И вдруг... Вдруг свет погас. Стало темно, как в преисподней. Вначале у меня было такое чувство, будто мне уже отрубили голову, и вот - тьма кромешная! "Огня, огня!" - закричали. Топот ног. Вспыхнул огонек зажигалки, потом появилась свеча. Начальник тюрьмы звонил по телефону, с кем-то говорил. Херман Балтч, который все время молился за меня, вдруг прижал меня к себе. Меня подхватили те двое, что вели сюда, идти я не могла. Меня потащили-понесли вверх из этого страшного подвала.
На другой день пришел Херман Балтч. Он был страшно взволнован. Сказал, что в Кенигсберг неожиданно приехал Эрих Кох, что, может, поэтому казни отложили... "Отложили или отменили?" - спросила я. Тут вошел один из тюремщиков и так деловито сообщил, что казнь не отменили, а отложили. Потому что электричества нет. Нож гильотины весом в семьдесят килограммов поднимается вверх электрическим моторчиком, а ручного подъемника нет. Как только дадут электричество, так все будет продолжено. Прошел день, второй, третий... Я уже не могла ни слушать Хермана Балтча, ни читать. Я уже как бы умерла и примирилась с этим. И вдруг смерть отступила и мне теперь не хотелось умирать! Я сидела на койке, будто окаменев, и глядела-глядела-глядела на лампочку. Знала, как зажжется (а она, эта лампочка, горела раньше и днем, свет шел и в коридор, и в камеру...), значит, это пришла моя смерть. Я ее, лампочку, гипнотизировала. Твердила про себя: "Не зажигайся, не зажигайся..."
Лампочка не зажглась. Был штурм. Все гудело, громыхало, я лежала на полу, взрывной волной окошко было выбито, было ужасно холодно. Иногда слышался лязг открываемых и закрываемых дверей, чьи-то крики... Десятого заскрежетал ключ в замке, дверь распахнулась, вошел начальник тюрьмы, за ним - двое наших офицеров. Начальник тюрьмы, полистав пухлую папку, деловито сообщил: "Заключенная номер триста восемьдесят шесть, русская разведчица и убийца, приговоренная к смертной казни Анна Уханова-Родзивилл... Вот тут ее дела..." Я кинулась к офицерам, крикнула: "Ребята, наконец-то!.. Но куда меня теперь?" Направилась к двери, но один из офицеров, по его чистой, опрятной шинельке, цепкому взгляду я сразу догадалась - этот из "Смерша", остановил меня: "Назад! Разберемся..." И захлопнул дверь перед моим носом. Заскрежетал ключ.
Через два дня меня потащили на первый, уже у наших, допрос, в кабинет бывшего начальника тюрьмы. Офицер, не этот, другой, майор, выслушал
меня, потом сунул мне под нос бумагу, спросил: "Твое? Ты подписывала?" Это была моя подписка на работу на немецкую разведку. Вот, пожалуй, и все. Через неделю я оказалась в Инстербурге, оттуда меня увезли в "Столыпино" в Москву, в Бутырку. Я получила срок десять лет лагерей и вернулась из Воркуты в Новосибирск, где жила до войны, после десяти лет лагерей и ссылки. В отличие от Ани Духановой я не получила никаких орденов, но тем не менее была полностью реабилитирована в 1968 году. До войны я училась на истфаке, по возвращении работала на разных работах, к школе меня не подпускали, но после реабилитации работала преподавателем истории и немецкого языка в небольшом селе под Новосибирском. Сейчас пенсионерка. Время от времени, не знаю почему, я сажусь на кровать и твержу: "Не зажигайся, не зажигайся, не зажигайся..." Да, вот что еще. Если вся эта моя история покажется вам слишком странной, необычной, то считайте, что я ее просто выдумала. Мне и самой кажется, что вся моя жизнь не реальность, а какая-то странная выдумка. Вижу: ночью сидит на кровати старая седая женщина, глядит на потушенную лампу и шепчет: Не зажигайся..." И еще: - "Прощай, брат!".
Юрий ИВАНОВ.